Цели и задачи урока:
Образовательные:
- закрепить навыки анализа эпизода (рассмотреть роль эпизода в раскрытии идеи романа, в композиционном своеобразии произведения);
- показать на основе ключевых слов отражение авторского замысла в раскрытии образов.
Воспитательные
- помочь учащимся в ходе чтения глав романа осмыслить проблему взаимоотношения родителей и детей;
- подвести учеников к восприятию идеи автора об опасности отпадения от семьи, материнской любви; от традиции почитания родителей.
Методическое обеспечение:
Роман Ф.М.Достоевского “Преступление и наказание”
Кинофильм (последние кадры) Н.С.Михалкова “Несколько дней из жизни Обломова”…
Ход урока
Урок начинаем с просмотра заключительной сцены фильма “Несколько дней из жизни Обломова”…
После просмотра – обсуждение:
Помните ли Вы, по какому произведению снят этот фильм? Кто этот мальчик? Почему для режиссёра важна столь длительная пробежка ребёнка по раздольному лугу навстречу матери?
Почему мальчик так рад приезду маменьки?
Как часто Вы сами обращаетесь к мамам именно этим нежным словом?
Почему оно вызывает улыбку?
“Неповторимая пора детства” даёт повзрослевшему сыну опору, родители воспитывают в человеке личность. Так было веками. Но политические и экономические проблемы, с которыми столкнулся православный русский человек в 19 веке, неожиданно поставили семейные ценности под сомнение. Так возник конфликт поколений. Давайте с Вами вспомним героев изученных произведений.
Расскажите о Марфе Игнатьевне Кабановой.
Вспомните отца Аркадия Кирсанова. Похож ли Николай Петрович на Кабаниху в своих родительских проявлениях?
Вывод учителя: проблема “отцов и детей” нашла отклик в литературе второй половины 19 века. Своё видение взаимоотношений матери и сына отразил Ф.М.Достоевский в романе “Преступление и наказание”. Сюжет изучен, а вопрос остался: почему Раскольников сознался в содеянном преступлении? После самоубийства Свидригайлова улик против Родиона не было.
Ответ – в “загадочной славянской душе”. Чтобы разгадать загадку, вернёмся к началу романа - письму матери.
Прочитали письмо – расскажите:
- Какой Вы увидели Пульхерию Александровну? Словесный портрет матери обычно сопровождается словами “добрая старушка”, а почему старушка – ей не более 45 лет?! “Пульхерия” означает “прекрасная”. Александровна-“заступница”. Прекрасная заступница детей.
- На основании чего вы решили, что героиня – тихая, скромная, добрая, любящая, верующая женщина?
- обратили ли вы внимание на язык письма – грамотная ли речь у матери Раскольникова? Какие слова чаще других встречаются в её письме?
- К какому типу родителей Вы бы определили героиню: “ханжа, самодур, как Кабаниха” или похожа на интеллигентного, но желчного Кирсанова?
- О чём беспокоится Пульхерия Александровна?
- Перечитайте заключительные строки письма - о чём спрашивает и что просит Пульхерия Александровна?
“Молишься ли ты Богу, Родя, по-прежнему и веришь ли в благость творца и искупителя нашего?”
- Как бы Вы ответили на этот вопрос за Раскольникова?
Мама почувствовала сердцем беду: не в бедственном безденежье, а в “искривлении ” души сына увидела она несчастье. Посмотрите, что испытывает Раскольников, читая это письмо.
“Почти всё время, как читал Раскольников, с самого начала письма, лицо его было мокро от слёз ; но когда он кончил, оно было бледно, искривлено судорогой, и тяжёлая, желчная улыбка змеилась по его губам.. .”.
Сыну одиноко, кругом зло, он получает нежное письмо со словами уважения, любви к детям.
Как Вы думаете, какие чувства материнское письмо вызвало у сына?
Комментарий учителя: посмотрите на словесный ряд: змеящаяся улыбка – не просто эпитет “желчная”, не контекстный оксюморон “улыбка змеилась” - это история падения ангела - мальчик со слезами читает письмо матери – демон с его убийственной змеящейся улыбкой отвергает любое упоминание о молитве и Боге. Раскольникову душно (часть 1, глава 4) начинается со слов: “Письмо матери его измучило”. Первые строки - и всё хорошее, что было воспитано семьёй, вызывает очистительные слёзы. Рассказ о Свидригайлове и Лужине - двойниках Раскольникова - сметает нежные чувства. Резкая смена отношения сына к письму матери.
- Чем же оно так мучительно для сына?
Тем, что Раскольников узнал о бедственном положении матери?
Его расстроил рассказ о Свидригайлове и Лужине?
Находим ответ в тексте. Ф.М.Достоевский пишет в 4 главе: “Вопросы, все эти вопросы были не новые, не внезапные, а старые, наболевшие, давнишние… Теперь же письмо матери вдруг как громом в него ударило…”
Письмо помогает нам понять, во-первых, как давно начало складываться одиночество молодого человека, как глубоко поразило его, если материнским словам уже не успокоить сына; во- вторых, именно письмо становится толчком к воплощению страшной теории в жизнь. Грань вседозволенности пройдена.
Громом ударило – надо что-то делать! А что делает Разумихин:
- даёт уроки – Родион от них отказался;
- продолжает образование, знает три языка – Раскольников создает новую теорию;
- не впадает в отчаяние – испытывает болезненное ущемление гордости.
Вы, наверное, знаете, как часто молодой человек ссылается на подобные причины своего поведения, сетует прежде всего на условия жизни. Виновными во всём молодые люди часто признают собственных пап и мам, которые всё чаще вызывают раздражение. Но к чему
Ф.М.Достоевскому вводить эту вставную конструкцию в композицию детективной истории?
Письмо помогает связать основные моменты сюжета – появление Лужина и родных Раскольникова.
Письмо позволяет читателю увидеть начало “ духовной болезни” героя: безверие, отчуждение от матери, ото всего родного – это начало трагедии. Родной “Родя” отказывается от нравственных наказов матери – Раскол в душе Раскольникова. (Как чутко ухо писателя к родному языку - уловили?)
Беседуя с Матерью Раскольникова и Дуней, Разумихин подтверждает худшие опасения матери (часть 3 глава 2):
“Полтора года я Родиона знаю: угрюм, мрачен, надменен и горд; в последнее время (а, может, гораздо прежде) мнителен и ипохондрик”
Вспомните Письмо: “Боюсь я, в сердце своём, не посетило ли и тебя новейшее, модное безверие? ”
Вспомните, какое в эпилоге романа Раскольников даёт определение “новейшему модному безверию”?- Моровая язва. Подберите корень к слову “моровая”- мор – уморить.
Безверие, которое сердцем чувствует мать, отпадение от детских молитв – разрушение личности.
Вспоминаем теорию Раскольникова (ответ одного- двух учеников – закрепление ранее изученного).
К какой группе людей, по этой теории, Раскольников определил Пульхерию Александровну? “Тварь дрожащая”? Вот почему сын перестал слышать сердцем голос матери. Он всё знает, умеет, он молод, силён и красив – “право имеет”, а она просто мама, которая любит сына и старается всей душой понять и помочь. Сын же считает мать “слабой женщиной”, а со “слабыми” ему не по пути. Но разве её любовь слаба?
Без мужа, неработающая (но продающая вещи, которые вяжет сама, она помогает взрослому сыну получить университетское образование в столице!), стареющая женщина пытается сохранить семью: сестра поможет брату, а брат – сестре и матери. Все вместе – за тем и приезжает. Раскольников не понимает!
Порфирий Петрович даст определение: “…теоретически раздражённое сердце””
Сюжет движется к развязке. Сумеет ли преступник “вернуться к себе, найти свой путь”?
Читаем в классе - последняя встреча сына и матери (часть 4 глава 7):
Мать встретила Раскольникова словами”
“Ну, вот и ты! – запинаясь от радости.- Не сердись на меня, Родя, что я так глупо тебя встречаю, со слезами: это я смеюсь, а не плачу… Это у меня со смерти твоего отца, от всего плачу. Садись, голубчик, устал, должно быть, вижу. Ах, как ты испачкался”
Письмо матери его измучило. Но относительно главнейшего, капитального пункта сомнений в нем не было ни на минуту, даже в то еще время, как он читал письмо. Главнейшая суть дела была решена в его голове и решена окончательно: «Не бывать этому браку, пока я жив, и к черту господина Лужина!» «Потому что это дело очевидное, бормотал он про себя, ухмыляясь и злобно торжествуя заранее успех своего решения. Нет, мамаша, нет, Дуня, не обмануть меня вам!.. И еще извиняются, что моего совета не попросили и без меня дело решили! Еще бы! Думают, что теперь уж и разорвать нельзя; а посмотрим, льзя или нельзя! Отговорка-то какая капитальная: „уж такой, дескать, деловой человек Петр Петрович, такой деловой человек, что и жениться-то иначе не может, как на почтовых, чуть не на железной дороге“. Нет, Дунечка, всё вижу и знаю, о чем ты со мной много-то говорить собираешься; знаю и то, о чем ты всю ночь продумала, ходя по комнате, и о чем молилась перед Казанскою божией матерью, которая у мамаши в спальне стоит. На Голгофу-то тяжело всходить. Гм... Так, значит, решено уж окончательно: за делового и рационального человека изволите выходить, Авдотья Романовна, имеющего свой капитал (уже имеющего свой капитал, это солиднее, внушительнее), служащего в двух местах и разделяющего убеждения новейших наших поколений (как пишет мамаша) и, „кажется , доброго“, как замечает сама Дунечка. Это кажется всего великолепнее! И эта же Дунечка за это же кажется замуж идет!.. Великолепно! Великолепно!.. ...А любопытно, однако ж, для чего мамаша о „новейших-то поколениях“ мне написала? Просто ли для характеристики лица или с дальнейшею целью: задобрить меня в пользу господина Лужина? О хитрые! Любопытно бы разъяснить еще одно обстоятельство: до какой степени они обе были откровенны друг с дружкой, в тот день и в ту ночь, и во всё последующее время? Все ли слова между ними были прямо произнесены, или обе поняли, что у той и у другой одно в сердце и в мыслях, так уж нечего вслух-то всего выговаривать да напрасно проговариваться. Вероятно, оно так отчасти и было; по письму видно: мамаше он показался резок, немножко , а наивная мамаша и полезла к Дуне с своими замечаниями. А та, разумеется, рассердилась и „отвечала с досадой“. Еще бы! Кого не взбесит, когда дело понятно и без наивных вопросов и когда решено, что уж нечего говорить. И что это она пишет мне: „Люби Дуню, Родя, а она тебя больше себя самой любит“; уж не угрызения ли совести ее самое втайне мучат за то, что дочерью сыну согласилась пожертвовать. „Ты наше упование, ты наше всё!“ О мамаша!..» Злоба накипала в нем всё сильнее и сильнее, и если бы теперь встретился с ним господин Лужин, он, кажется, убил бы его! «Гм, это правда, продолжал он, следуя за вихрем мыслей, крутившимся в его голове, это правда, что к человеку надо „подходить постепенно и осторожно, чтобы разузнать его“; но господин Лужин ясен. Главное, „человек деловой и, кажется , добрый“: шутка ли, поклажу взял на себя, большой сундук на свой счет доставляет! Ну как же не добрый? А они-то обе, невеста и мать, мужичка подряжают, в телеге, рогожею крытой (я ведь так езжал)! Ничего! Только ведь девяносто верст, „а там преблагополучно прокатимся в третьем классе“, верст тысячу. И благоразумно: по одежке протягивай ножки; да вы-то, господин Лужин, чего же? Ведь это ваша невеста... И не могли же вы не знать, что мать под свой пенсион на дорогу вперед занимает? Конечно, тут у вас общий коммерческий оборот, предприятие на обоюдных выгодах и на равных паях, значит, и расходы пополам; хлеб-соль вместе, а табачок врозь, по пословице. Да и тут деловой-то человек их поднадул немножко: поклажа-то стоит дешевле ихнего проезда, а пожалуй, что и задаром пойдет. Что ж они обе не видят, что ль, этого аль нарочно не замечают? И ведь довольны, довольны! И как подумать, что это только цветочки, а настоящие фрукты впереди! Ведь тут что важно: тут не скупость, не скалдырничество важно, а тон всего этого. Ведь это будущий тон после брака, пророчество... Да и мамаша-то чего ж, однако, кутит? С чем она в Петербург-то явится? С тремя целковыми аль с двумя „билетиками“, как говорит та... старуха... гм! Чем же жить-то в Петербурге она надеется потом-то? Ведь она уже по каким-то причинам успела догадаться, что ей с Дуней нельзя будет вместе жить после брака, даже и в первое время? Милый-то человек, наверно, как-нибудь тут проговорился , дал себя знать, хоть мамаша и отмахивается обеими руками от этого: „Сама, дескать, откажусь“. Что ж она, на кого же надеется: на сто двадцать рублей пенсиона, с вычетом на долг Афанасию Ивановичу? Косыночки она там зимние вяжет, да нарукавнички вышивает, глаза свои старые портит. Да ведь косыночки всего только двадцать рублей в год прибавляют к ста двадцати-то рублям, это мне известно. Значит, все-таки на благородство чувств господина Лужина надеются: „Сам, дескать, предложит, упрашивать будет“. Держи карман! И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего момента рядят человека в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит. А любопытно, есть ли у господина Лужина ордена; об заклад бьюсь, что Анна в петлице есть и что он ее на обеды у подрядчиков и у купцов надевает. Пожалуй, и на свадьбу свою наденет! А впрочем, черт с ним!.. ...Ну да уж пусть мамаша, уж бог с ней, она уж такая, но Дуня-то что? Дунечка, милая, ведь я знаю вас! Ведь вам уже двадцатый год был тогда, как последний-то раз мы виделись: характер-то ваш я уже понял. Мамаша вон пишет, что „Дунечка многое может снести“. Это я знал-с. Это я два с половиной года назад уже знал и с тех пор два с половиной года об этом думал, об этом именно, что „Дунечка многое может снести“. Уж когда господина Свидригайлова, со всеми последствиями, может снести, значит, действительно, многое может снести. А теперь вот вообразили, вместе с мамашей, что и господина Лужина можно снести, излагающего теорию о преимуществе жен, взятых из нищеты и облагодетельствованных мужьями, да еще излагающего чуть не при первом свидании. Ну да положим, он „проговорился“, хоть и рациональный человек (так что, может быть, и вовсе не проговорился, а именно в виду имел поскорее разъяснить), но Дуня-то, Дуня? Ведь ей человек-то ясен, а ведь жить-то с человеком. Ведь она хлеб черный один будет есть да водой запивать, а уж душу свою не продаст, а уж нравственную свободу свою не отдаст за комфорт; за весь Шлезвиг-Гольштейн не отдаст, не то что за господина Лужина. Нет, Дуня не та была, сколько я знал, и... ну да уж, конечно, не изменилась и теперь!.. Что говорить! Тяжелы Свидригайловы! Тяжело за двести рублей всю жизнь в гувернантках по губерниям шляться, но я все-таки знаю, что сестра моя скорее в негры пойдет к плантатору или в латыши к остзейскому немцу, чем оподлит дух свой и нравственное чувство свое связью с человеком, которого не уважает и с которым ей нечего делать, навеки, из одной своей личной выгоды! И будь даже господин Лужин весь из одного чистейшего золота или из цельного бриллианта, и тогда не согласится стать законною наложницей господина Лужина! Почему же теперь соглашается? В чем же штука-то? В чем же разгадка-то? Дело ясное: для себя, для комфорта своего, даже для спасения себя от смерти, себя не продаст, а для другого вот и продает! Для милого, для обожаемого человека продаст! Вот в чем вся наша штука-то и состоит: за брата, за мать продаст! Всё продаст! О, тут мы, при случае, и нравственное чувство наше придавим; свободу, спокойствие, даже совесть, всё, всё на толкучий рынок снесем. Пропадай жизнь! Только бы эти возлюбленные существа наши были счастливы. Мало того, свою собственную казуистику выдумаем, у иезуитов научимся и на время, пожалуй, и себя самих успокоим, убедим себя, что так надо, действительно надо для доброй цели. Таковы-то мы и есть, и всё ясно как день. Ясно, что тут не кто иной, как Родион Романович Раскольников в ходу и на первом плане стоит. Ну как же-с, счастье его может устроить, в университете содержать, компанионом сделать в конторе, всю судьбу его обеспечить; пожалуй, богачом впоследствии будет, почетным, уважаемым, а может быть, даже славным человеком окончит жизнь! А мать? Да ведь тут Родя, бесценный Родя, первенец! Ну как для такого первенца хотя бы и такою дочерью не пожертвовать! О милые и несправедливые сердца! Да чего: тут мы и от Сонечкина жребия, пожалуй что, не откажемся! Сонечка, Сонечка Мармеладова, вечная Сонечка, пока мир стоит! Жертву-то, жертву-то обе вы измерили ли вполне? Так ли? Под силу ли? В пользу ли? Разумно ли? Знаете ли вы, Дунечка, что Сонечкин жребий ничем не сквернее жребия с господином Лужиным? „Любви тут не может быть“, пишет мамаша. А что, если, кроме любви-то, и уважения не может быть, а напротив, уже есть отвращение, презрение, омерзение, что же тогда? А и выходит тогда, что опять, стало быть, „чистоту наблюдать“ придется. Не так, что ли? Понимаете ли, понимаете ли вы, что значит сия чистота? Понимаете ли вы, что лужинская чистота всё равно, что и Сонечкина чистота, а может быть, даже и хуже, гаже, подлее, потому что у вас, Дунечка, все-таки на излишек комфорта расчет, а там просто-запросто о голодной смерти дело идет! „Дорого, дорого стоит, Дунечка, сия чистота!“ Ну, если потом не под силу станет, раскаетесь? Скорби-то сколько, грусти, проклятий, слез-то, скрываемых ото всех, сколько, потому что не Марфа же вы Петровна? А с матерью что тогда будет? Ведь она уж и теперь неспокойна, мучается; а тогда, когда всё ясно увидит? А со мной?.. Да что же вы в самом деле обо мне-то подумали? Не хочу я вашей жертвы, Дунечка, не хочу, мамаша! Не бывать тому, пока я жив, не бывать, не бывать! Не принимаю!» Он вдруг очнулся и остановился. «Не бывать? А что же ты сделаешь, чтоб этому не бывать? Запретишь? А право какое имеешь? Что ты им можешь обещать в свою очередь, чтобы право такое иметь? Всю судьбу свою, всю будущность им посвятить, когда кончишь курс и место достанешь? Слышали мы это, да ведь это буки , а теперь? Ведь тут надо теперь же что-нибудь сделать, понимаешь ты это? А ты что теперь делаешь? Обираешь их же. Ведь деньги-то им под сторублевый пенсион да под господ Свидригайловых под заклад достаются! От Свидригайловых-то, от Афанасия-то Ивановича Вахрушина чем ты их убережешь, миллионер будущий, Зевес, их судьбою располагающий? Через десять-то лет? Да в десять-то лет мать успеет ослепнуть от косынок, а пожалуй что и от слез; от поста исчахнет; а сестра? Ну, придумай-ка, что может быть с сестрой через десять лет али в эти десять лет? Догадался?» Так мучил он себя и поддразнивал этими вопросами, даже с каким-то наслаждением. Впрочем, все эти вопросы были не новые, не внезапные, а старые, наболевшие, давнишние. Давно уже как они начали его терзать и истерзали ему сердце. Давным-давно как зародилась в нем вся эта теперешняя тоска, нарастала, накоплялась и в последнее время созрела и концентрировалась, приняв форму ужасного, дикого и фантастического вопроса, который замучил его сердце и ум, неотразимо требуя разрешения. Теперь же письмо матери вдруг как громом в него ударило. Ясно, что теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно, одними рассуждениями о том, что вопросы неразрешимы, а непременно что-нибудь сделать, и сейчас же, и поскорее. Во что бы то ни стало надо решиться, хоть на что-нибудь, или... «Или отказаться от жизни совсем! вскричал он вдруг в исступлении, послушно принять судьбу, как она есть, раз навсегда, и задушить в себе всё, отказавшись от всякою права действовать, жить и любить!» «Понимаете ли, понимаете ли вы, милостивый государь, что значит, когда уже некуда больше идти? вдруг припомнился ему вчерашний вопрос Мармеладова, ибо надо, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти...» Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он ведь знал, он предчувствовал , что она непременно «пронесется», и уже ждал ее; да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь... теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это... Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах. Он поспешно огляделся, он искал чего-то. Ему хотелось сесть, и он искал скамейку; проходил же он тогда по К му бульвару. Скамейка виднелась впереди, шагах во ста. Он пошел сколько мог поскорее; но на пути случилось с ним одно маленькое приключение, которое на несколько минут привлекло к себе всё его внимание. Выглядывая скамейку, он заметил впереди себя, шагах в двадцати, идущую женщину, но сначала не остановил на ней никакого внимания, как и на всех мелькавших до сих пор перед ним предметах. Ему уже много раз случалось проходить, например, домой и совершенно не помнить дороги, по которой он шел, и он уже привык так ходить. Но в идущей женщине было что-то такое странное и, с первого же взгляда, бросающееся в глаза, что мало-помалу внимание его начало к ней приковываться сначала нехотя и как бы с досадой, а потом всё крепче и крепче. Ему вдруг захотелось понять, что именно в этой женщине такого странного? Во-первых, она, должно быть, девушка очень молоденькая, шла по такому зною простоволосая, без зонтика и без перчаток, как-то смешно размахивая руками. На ней было шелковое, из легкой материи («матерчатое») платьице, но тоже как-то очень чудно надетое, едва застегнутое и сзади у талии, в самом начале юбки, разорванное; целый клок отставал и висел болтаясь. Маленькая косыночка была накинута на обнаженную шею, но торчала как-то криво и боком. К довершению, девушка шла нетвердо, спотыкаясь и даже шатаясь во все стороны. Эта встреча возбудила, наконец, всё внимание Раскольникова. Он сошелся с девушкой у самой скамейки, но, дойдя до скамьи, она так и повалилась на нее, в угол, закинула на спинку скамейки голову и закрыла глаза, по-видимому от чрезвычайного утомления. Вглядевшись в нее, он тотчас же догадался, что она совсем была пьяна. Странно и дико было смотреть на такое явление. Он даже подумал, не ошибается ли он. Пред ним было чрезвычайно молоденькое личико, лет шестнадцати, даже, может быть, только пятнадцати, маленькое, белокуренькое, хорошенькое, но всё разгоревшееся и как будто припухшее. Девушка, кажется, очень мало уж понимала; одну ногу заложила за другую, причем выставила ее гораздо больше, чем следовало, и, по всем признакам, очень плохо сознавала, что она на улице. Раскольников не сел и уйти не хотел, а стоял перед нею в недоумении. Этот бульвар и всегда стоит пустынный, теперь же, во втором часу и в такой зной, никого почти не было. И однако ж в стороне, шагах в пятнадцати, на краю бульвара, остановился один господин, которому, по всему видно было, очень бы хотелось тоже подойти к девочке с какими-то целями. Он тоже, вероятно, увидел ее издали и догонял, но ему помешал Раскольников. Он бросал на него злобные взгляды, стараясь, впрочем, чтобы тот их не заметил, и нетерпеливо ожидал своей очереди, когда досадный оборванец уйдет. Дело было понятное. Господин этот был лет тридцати, плотный, жирный, кровь с молоком, с розовыми губами и с усиками, и очень щеголевато одетый. Раскольников ужасно разозлился; ему вдруг захотелось как-нибудь оскорбить этого жирного франта. Он на минуту оставил девочку и подошел к господину. Эй вы, Свидригайлов! Вам чего тут надо? крикнул он, сжимая кулаки и смеясь своими запенившимися от злобы губами. Это что значит? строго спросил господин, нахмурив брови и свысока удивившись. Убирайтесь, вот что! Как ты смеешь, каналья!.. И он взмахнул хлыстом. Раскольников бросился на него с кулаками, не рассчитав даже и того, что плотный господин мог управиться и с двумя такими, как он. Но в эту минуту кто-то крепко схватил его сзади, между ними стал городовой. Полно, господа, не извольте драться в публичных местах. Вам чего надо? Кто таков? строго обратился он к Раскольникову, разглядев его лохмотья. Раскольников посмотрел на него внимательно. Это было бравое солдатское лицо с седыми усами и бакенами и с толковым взглядом. Вас-то мне и надо, крикнул он, хватая его за руку. Я бывший студент, Раскольников... Это и вам можно узнать, обратился он к господину, а вы пойдемте-ка, я вам что-то покажу... И, схватив городового за руку, он потащил его к скамейке. Вот, смотрите, совсем пьяная, сейчас шла по бульвару: кто ее знает, из каких, а не похоже, чтоб по ремеслу. Вернее же всего где-нибудь напоили и обманули... в первый раз... понимаете? да так и пустили на улицу. Посмотрите, как разорвано платье, посмотрите, как оно надето: ведь ее одевали, а не сама она одевалась, да и одевали-то неумелые руки, мужские. Это видно. А вот теперь смотрите сюда: этот франт, с которым я сейчас драться хотел, мне незнаком, первый раз вижу; но он ее тоже отметил дорогой, сейчас, пьяную-то, себя-то не помнящую, и ему ужасно теперь хочется подойти и перехватить ее, так как она в таком состоянии, завезти куда-нибудь... И уж это наверно так: уж поверьте, что я не ошибаюсь. Я сам видел, как он за нею наблюдал и следил, только я ему помешал, и он теперь всё ждет, когда я уйду. Вон он теперь отошел маленько, стоит, будто папироску свертывает... Как бы нам ему не дать? Как бы нам ее домой отправить, подумайте-ка! Городовой мигом всё понял и сообразил. Толстый господин был, конечно, понятен, оставалась девочка. Служивый нагнулся над нею разглядеть поближе, и искреннее сострадание изобразилось в его чертах. Ах, жаль-то как! сказал он, качая головой, совсем еще как ребенок. Обманули, это как раз. Послушайте, сударыня, начал он звать ее, где изволите проживать? Девушка открыла усталые и посоловелые глаза, тупо посмотрела на допрашивающих и отмахнулась рукой. Послушайте, сказал Раскольников, вот (он пошарил в кармане и вытащил двадцать копеек; нашлись), вот, возьмите извозчика и велите ему доставить по адресу. Только бы адрес-то нам узнать! Барышня, а барышня? начал опять городовой, приняв деньги, я сейчас извозчика вам возьму и сам вас препровожу. Куда прикажете? а? Где изволите квартировать? Пшла!.. пристают!.. пробормотала девочка и опять отмахнулась рукой. Ах, ах как нехорошо! Ах, стыдно-то как, барышня, стыд-то какой! Он опять закачал головой, стыдя, сожалея и негодуя. Ведь вот задача! обратился он к Раскольникову и тут же, мельком, опять оглядел его с ног до головы. Странен, верно, и он ему показался: в таких лохмотьях, а сам деньги выдает! Вы далеко ль отсюда их нашли? спросил он его. Говорю вам: впереди меня шла, шатаясь, тут же на бульваре. Как до скамейки дошла, так и повалилась. Ах, стыд-то какой теперь завелся на свете, господи! Этакая немудреная, и уж пьяная! Обманули, это как есть! Вон и платьице ихнее разорвано... Ах как разврат-то ноне пошел!.. А пожалуй, что из благородных будет, из бедных каких... Ноне много таких пошло. По виду-то как бы из нежных, словно ведь барышня, и он опять нагнулся над ней. Может, и у него росли такие же дочки «словно как барышни и из нежных», с замашками благовоспитанных и со всяким перенятым уже модничаньем... Главное, хлопотал Раскольников, вот этому подлецу как бы не дать! Ну что ж он еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему хочется; ишь подлец, не отходит! Раскольников говорил громко и указывал на него прямо рукой. Тот услышал и хотел было опять рассердиться, но одумался и ограничился одним презрительным взглядом. Затем медленно отошел еще шагов десять и опять остановился. Не дать-то им это можно-с, отвечал унтер-офицер в раздумье. Вот кабы они сказали, куда их предоставить, а то... Барышня, а барышня! нагнулся он снова. Та вдруг совсем открыла глаза, посмотрела внимательно, как будто поняла что-то такое, встала со скамейки и пошла обратно в ту сторону, откуда пришла. Фу, бесстыдники, пристают! проговорила она, еще раз отмахнувшись. Пошла она скоро, но по-прежнему сильно шатаясь. Франт пошел за нею, но по другой аллее, не спуская с нее глаз. Не беспокойтесь, не дам-с, решительно сказал усач и отправился вслед за ними. Эх, разврат-то как ноне пошел! повторил он вслух, вздыхая. В эту минуту как будто что-то ужалило Раскольникова; в один миг его как будто перевернуло. Послушайте, эй! закричал он вслед усачу. Тот оборотился. Оставьте! Чего вам? Бросьте! Пусть его позабавится (он указал на франта). Вам-то чего? Городовой не понимал и смотрел во все глаза. Раскольников засмеялся. Э-эх! проговорил служивый, махнув рукой, и пошел вслед за франтом и за девочкой, вероятно приняв Раскольникова иль за помешанного, или за что-нибудь еще хуже. «Двадцать копеек мои унес, злобно проговорил Раскольников, оставшись один. Ну пусть и с того тоже возьмет да и отпустит с ним девочку, тем и кончится... И чего я ввязался тут помогать! Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?» Несмотря на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел на оставленную скамью. Мысли его были рассеянны... Да и вообще тяжело ему было думать в эту минуту о чем бы то ни было. Он бы хотел совсем забыться, всё забыть, потом проснуться и начать совсем сызнова... «Бедная девочка!.. сказал он, посмотрев в опустевший угол скамьи. Очнется, поплачет, потом мать узнает... Сначала прибьет, а потом высечет, больно и с позором, пожалуй, и сгонит... А не сгонит, так все-таки пронюхают Дарьи Францевны, и начнет шмыгать моя девочка, туда да сюда... Потом тотчас больница (и это всегда у тех, которые у матерей живут очень честных и тихонько от них пошаливают), ну а там... а там опять больница... вино... кабаки... и еще больница... года через два-три калека, итого житья ее девятнадцать аль восемнадцать лет от роду всего-с... Разве я таких не видал? А как они делались? Да вот всё так и делались... Тьфу! А пусть! Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый год... куда-то... к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать. Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть, и тревожиться нечего. Вот если бы другое слово, ну тогда... было бы, может быть, беспокойнее... А что, коль и Дунечка как-нибудь в процент попадет!.. Не в тот, так в другой?.. А куда ж я иду? подумал он вдруг. Странно. Ведь я зачем-то пошел. Как письмо прочел, так и пошел... На Васильевский остров, к Разумихину я пошел, вот куда, теперь... помню. Да зачем, однако же? И каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову? Это замечательно». Он дивился себе. Разумихин был одним из его прежних товарищей по университету. Замечательно, что Раскольников, быв в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело. Впрочем, и от него скоро все отвернулись. Ни в общих сходках, ни в разговорах, ни в забавах, ни в чем он как-то не принимал участия. Занимался он усиленно, не жалея себя, и за это его уважали, но никто не любил. Был он очень беден и как-то надменно горд и несообщителен; как будто что-то таил про себя. Иным товарищам его казалось, что он смотрит на них на всех, как на детей, свысока, как будто он всех их опередил и развитием, и знанием, и убеждениями, и что на их убеждения и интересы он смотрит как на что-то низшее. С Разумихиным же он почему-то сошелся, то есть не то что сошелся, а был с ним сообщительнее, откровеннее. Впрочем, с Разумихиным невозможно было и быть в других отношениях. Это был необыкновенно веселый и сообщительный парень, добрый до простоты. Впрочем, под этою простотой таились и глубина, и достоинство. Лучшие из его товарищей понимали это, все любили его. Был он очень неглуп, хотя и действительно иногда простоват. Наружность его была выразительная высокий, худой, всегда худо выбритый, черноволосый. Иногда он буянил и слыл за силача. Однажды ночью, в компании, он одним ударом ссадил одного блюстителя вершков двенадцати росту. Пить он мог до бесконечности, но мог и совсем не пить; иногда проказил даже непозволительно, но мог и совсем не проказить. Разумихин был еще тем замечателен, что никакие неудачи его никогда не смущали и никакие дурные обстоятельства, казалось, не могли придавить его. Он мог квартировать хоть на крыше, терпеть адский голод и необыкновенный холод. Был он очень беден и решительно сам, один, содержал себя, добывая кой-какими работами деньги. Он знал бездну источников, где мог почерпнуть, разумеется заработком. Однажды он целую зиму совсем не топил своей комнаты и утверждал, что это даже приятнее, потому что в холоде лучше спится. В настоящее время он тоже принужден был выйти из университета, но ненадолго, и из всех сил спешил поправить обстоятельства, чтобы можно было продолжать. Раскольников не был у него уже месяца четыре, а Разумихин и не знал даже его квартиры. Раз как-то, месяца два тому назад, они было встретились на улице, но Раскольников отвернулся и даже перешел на другую сторону, чтобы тот его не заметил. А Разумихин хоть и заметил, но прошел мимо, не желая тревожить приятеля.Проснулся дома голодным. Хозяйка уже две недели перестала отпускать ему кушанье за неуплату. Сейчас Раскольникову из жалости принесла чаю и щей служанка Настасья, рассказывая, что хозяйка хочет жаловаться на него в полицию за долги. Настасья стыдила Раскольникова за то, что «лежит, как мешок, и ничего не делает». Его ответ: «Я делаю… – думаю» – вызвал у неё приступ смеха.
Настасья принесла Раскольникову и пришедшее ему вчера письмо от матери. Услав служанку, он с нетерпением бросился читать его.
Преступление и наказание. Художественный фильм 1969 г. 1 серия
Мать писала, как её расстроило известие о том, что сын по неимению средств бросил университет. Она сокрушалась, что сама по бедности могла помогать ему очень мало. Все высылаемые ею раньше деньги занимались у купца Вахрушина. Сестра Раскольникова, Дуня, чтобы иметь возможность помогать брату, даже поступила гувернанткой в соседнее имение господина Свидригайлова и его жены Марфы Петровны. Но Свидригайлов, большой повеса и сладострастник, стал домогаться её. Он долго преследовал Дуню, а потом сделал ей предложение разных наград, обещая сверх того бросить всё и уехать с нею в другую деревню или даже за границу. Их двоих за объяснением случайно застала в саду Марфа Петровна. Она немедленно отправила Дуню из имения на простой крестьянской телеге, а потом ославила её на весь город, так что обыватели даже хотели вымазать дёгтем ворота дома, где она с матерью жила. Дуня надолго оказалась предметом всеобщих насмешливых сплетен, но потом Марфа Петровна нашла письмо к Свидригайлову, где девушка твёрдо отвергала его домогательства. Настроение Марфы Петровны сразу резко поменялось. Она приехала к Дуне с извинениями и сама стала восстанавливать её репутацию, читая то самое письмо всем городским семьям и даже давая снимать с него копии.
К Дуне вскоре посватался состоятельный родственник Марфы Петровны, Петр Петрович Лужин, очень солидный и деловой мужчина 45 лет, тяжебщик, собиравшийся открыть в Петербурге адвокатскую контору. Лужин объяснил Дуне и её матери, что как «враг предрассудков» он разделяет «убеждения новейших поколений наших», и сообщил о своём намерении взять за себя девушку честную, но без приданого – такую, которая испытала бедственное положение, ибо весьма хорошо, если жена считает мужа за своего благодетеля.
После предложения от Лужина Дуня не спала всю ночь, долго молилась перед образом, но потом дала Петру Петровичу согласие. Главной причиной тут была мечта Дуни, чтобы её брат Родион, учившийся ранее на юридическом факультете, стал помощником Лужина в судебных делах, а потом, возможно, и его компаньоном. (От жениха она этот свой план скрывала.)
Выехавший в Петербург Лужин вызвал к себе невесту с матерью, собираясь здесь же оформить брак. Но по своей скупости он даже не оплатил им далёкую дорогу до столицы, ограничившись лишь перевозом их багажа. Мать Раскольникова предвидела, что после брака Дуни с Лужиным зять вряд ли разрешит ей жить с ними, но ради дочери (а ещё больше – сына) она была согласна остаться на старости лет одной.
Раскольников прочёл письмо матери с сильным волнением, лицо его было мокро от слёз. Он долго раздумывал над прочитанным, лежа в кровати, а потом схватил шляпу, вышел из дому и побрёл по улице, не замечая прохожих.
До железной дороги от нас всего девяносто верст, и мы уже, на всякий случай, сговорились с одним знакомым нам мужичком-извозчиком; а там мы с Дунечкой преблагополучно прокатимся в третьем классе. Так что, может быть, я тебе не двадцать пять, а, наверно, тридцать рублей изловчусь выслать. Но довольно; два листа кругом уписала, и места уж больше не остается; целая наша история; ну да и происшествий-то сколько накопилось! А теперь, бесценный мой Родя, обнимаю тебя до близкого свидания нашего и благословляю тебя материнским благословением моим. Люби Дуню, свою сестру, Родя; люби так, как она тебя любит, и знай, что она тебя беспредельно, больше себя самой любит. Она ангел, а ты, Родя, ты у нас все вся надежда наша и все упование. Был бы только ты счастлив, и мы будем счастливы.
Анализ письма матери к раскольникову
ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ ДОСТОЕВСКИЙ ПИСЬМО МАТЕРИ РАСКОЛЬНИКОВА «Милый мой Родя, писала мать, вот уже два месяца с лишком как я не беседовала с тобой письменно, от чего сама страдала и даже иную ночь не спала, думая. Но, наверно, ты не обвинишь меня в этом невольном моем молчании.
Ты знаешь, как я люблю тебя; ты один у нас, у меня и у Дуни, ты наше все, вся надежда, упование наше. Что было со мною, когда я узнала, что ты уже несколько месяцев оставил университет, за неимением чем содержать себя, и что уроки и прочие средства твои прекратились! Чем могла я с моими ста двадцатью рублями в год пенсиона помочь тебе? Пятнадцать рублей, которые я послала тебе четыре месяца назад, я занимала, как ты и сам знаешь, в счет этого же пенсиона, у здешнего нашего купца Афанасия Ивановича Вахрушина.
Он добрый человек и был еще приятелем твоего отца.
Письмо матери раскольникова
Короче, несмотря на доброе и благородное обращение Марфы Петровны, супруги господина Свидригайлова, и всех домашних, Дунечке было очень тяжело, особенно когда господин Свидригайлов находился, по старой полковой привычке своей, под влиянием Бахуса. Но что же оказалось впоследствии? Представь себе, что этот сумасброд давно уже возымел к Дуне страсть, но все скрывал это под видом грубости и презрения к ней.
Важно
Может быть, он и сам стыдился и приходил в ужас, видя себя уже в летах и отцом семейства, при таких легкомысленных надеждах, а потому и злился невольно на Дуню. А может быть, и то, что он грубостию своего обращения и насмешками хотел только прикрыть от других всю истину.
Но наконец не удержался и осмелился сделать Дуне явное и гнусное предложение, обещая ей разные награды и сверх того бросить все и уехать с нею в другую деревню или, пожалуй, за границу.
One more step
Внимание
Вообще же все стали к ней вдруг относиться с особенным уважением. Все это способствовало главным образом и тому неожиданному случаю, через который теперь меняется, можно сказать, вся судьба наша.
Узнай, милый Родя, что к Дуне посватался жених и что она успела уже дать свое согласие, о чем и спешу уведомить тебя поскорее. И хотя дело это сделалось и без твоего совета, но ты, вероятно, не будешь ни на меня, ни на сестру в претензии, так как сам увидишь, из дела же, что ждать и откладывать до получения твоего ответа было бы нам невозможно.
Да и сам ты не мог бы заочно обсудить всего в точности. Случилось же так. Он уже надворный советник, Петр Петрович Лужин, и дальний родственник Марфы Петровны, которая многому в этом способствовала.
Почему письмо матри измучило раскольникова?
Неверный запрос ошибка 400
Подумай теперь, что могла я тебе написать в письме, в ответ на твое, полученное мною два месяца назад, и о чем писать? Сама я была в отчаянии; правду написать тебе не смела, потому что ты очень бы был несчастлив, огорчен и возмущен, да и что мог бы ты сделать? Пожалуй, еще себя погубить, да и Дунечка запрещала; а наполнять письмо пустяками и о чем-нибудь, тогда как в душе такое горе, я не могла. Целый месяц у нас по всему городу ходили сплетни об этой истории, и до того уж дошло, что нам даже в церковь нельзя было ходить с Дуней от презрительных взглядов и шептаний, и даже вслух при нас были разговоры. Все-то знакомые от нас отстранились, все перестали даже кланяться, и я наверно узнала, что купеческие приказчики и некоторые канцеляристы хотели нанести нам низкое оскорбление, вымазав дегтем ворота нашего дома, так что хозяева стали требовать, чтобы мы с квартиры съехали.
Сумму же эту (теперь могу тебе все объяснить, бесценный Родя) взяла она более для того, чтобы выслать тебе шестьдесят рублей, в которых ты тогда так нуждался и которые ты и получил от нас в прошлом году. Мы тебя тогда обманули, написали, что это из скопленных Дунечкиных прежних денег, но это было не так, а теперь сообщаю тебе всю правду, потому что все теперь переменилось внезапно, по воле божией, к лучшему, и чтобы ты знал, как любит тебя Дуня и какое у нее бесценное сердце.
Действительно, господин Свидригайлов сначала обходился с ней очень грубо и делал ей разные неучтивости и насмешки за столом… Но не хочу пускаться во все эти тяжелые подробности, чтобы не волновать тебя напрасно, когда уж все теперь кончено.
Письмо матери раскольникова которое измучало его анализ
Евгений Раскольников получает письмо от матери, которая объясняет ему, почему не могла прежде прислать ему денег-она сама и сестра Раскольникова Дуня, стараясь обеспечить его необходимым, залезли в большие долги. Дуне пришлось поступить в услужение к господам Свидригайловым и взять вперед сто рублей вознаграждения, чтобы послать брату Родиону.
По этой причине, когда Свидригайлов начал домогаться Дуни, она не могла сразу уйти оттуда. Жена Свидригайлова - Марфа Петровна - по ошибке обвинила во всем Дуню и изгнала из дома, опозорив на весь город.
Но тут в Свидригайлове проснулась совесть, и он отдает жене письмо Дуни, в котором она с гневом отвергает его домогательства и заступается за его жену. Размышляя о судьбе матери и сестры, Раскольников невольно вспоминает слова Мармеладова: “… надобно, чтобы всякому человеку было куда пойти”.
Таким образом ей пришлось несколько дней сряду объезжать всех в городе, так как иные стали обижаться, что другим оказано было предпочтение, и таким образом завелись очереди, так что в каждом доме уже ждали заранее и все знали, что в такой-то день Марфа Петровна будет там-то читать это письмо, и на каждое чтение опять-таки собирались даже и те, которые письмо уже несколько раз прослушали и у себя в домах, и у других знакомых, по очереди. Мое мнение, что многое, очень многое, тут было лишнее; но Марфа Петровна уже такого характера.
По крайней мере она вполне восстановила честь Дунечки, и вся гнусность этого дела легла неизгладимым позором на ее мужа, как на главного виновника, так что мне его даже и жаль; слишком уже строго поступили с этим сумасбродом. Дуню тотчас же стали приглашать давать уроки в некоторых домах, но она отказалась.
Пусть Соня спасала семью, а Раскольников всего лишь пытался доказать свою идею, но они оба погубили себя. Его, «убийцу», влечет к «блуднице». Да ему больше и не к кому пойти.
Его тяга к Соне порождена еще и тем, что он стремится к людям, которые сами пережили падение и унижение, а поэтому смогут понять надрыв и одиночество. Я считаю, что, осуждая людей беспомощных, не решающихся изменить свою жизнь, герой романа был прав.
Его правда и в том, что он сам пытался найти путь, который приведет к изменениям к лучшему.И Раскольников нашел его. Он считает, что этот путь - преступление. И, я думаю, он был прав в том, что признался в убийстве.
Иного выхода у него не было, и он чувствовал это. По мнению Достоевского, вершить людские судьбы способен только Бог.
Но, дав ему право на получение за меня пенсиона, я должна была ждать, пока выплатится долг, а это только что теперь исполнилось, так что я ничего не могла во все это время послать тебе. Но теперь, слава богу, я, кажется, могу тебе еще выслать, да и вообще мы можем теперь даже похвалиться фортуной, о чем и спешу сообщить тебе. И, во-первых, угадываешь ли ты, милый Родя, что сестра твоя вот уже полтора месяца как живет со мною, и мы уже больше не разлучимся и впредь. Слава тебе господи, кончились ее истязания, но расскажу тебе все по порядку, чтобы ты узнал, как все было, и что мы от тебя до сих пор скрывали.
Народ помогите пожалуйста, нужен анализ письма матери к раскольникову часть1 глава 3.
- Раскольников получает письмо от своей матери.Вид этого письма действует на него очень сильно: "Письмо,- говорит Достоевский,- дрожало в руках его; он не хотел распечатывать при ней (при Настасье); ему хотелось остаться наедине с этим письмом.Когда Настасья вышла,он быстро поднес его к губам и поцеловал,потом долго еще вглядывался в почерк адреса,в знакомый и милый ему мелкий почерк его матери,учившей его когда-то читать и писать.Он медлил; он даже как будто боялся чего-то".Если человек таким образом принимает и держит нераспечатанное письмо,то вы можете себе представить,как он будет читать его и по строкам и между строками,как он будет всматриваться в каждый оттенок и поворот мысли,как он в словах и под словами будет отыскивать затаенную мысль,отыскивать то,что лежало,быть может,тяжелым камнем на душе писавшей особы,и что скрывалось самым тщательным образом от пытливых глаз любимого сына.Чтение письма доставляет Родиону невыносимую пытку.
Письмо начинается самыми горячими выражениями любви: "Ты знаешь,как я люблю тебя,ты один у нас,у меня и у Дуни,ты наше все,ты надежда,упование наше".Затем следуют известия о сестре: "Слава тебе господи,кончились ее истязания,но расскажу тебе все по порядку,чтобы ты узнал,как все было и что мы от тебя до сих пор скрывали".Так как Раскольникову пишут об окончившихся истязаниях и при этом признаются,что от него до сих пор скрывали многое или даже все,то он может думать,что и в дальнейшем от него будут много скрывать.Касательно окончившихся истязаний в письме сообщаются следующие подробности.Дуня поступила гувернанткой в дом господ Свидригайловых и забрала вперед целых сто рублей,"более для того,чтобы выслать тебе шестьдесят рублей,в которых ты тогда так нуждался и которые ты и получил от нас в прошлом году".Закабалив себя таким образом на несколько месяцев,Дуня принуждена была переносить грубости Свидригайлова,старого кутилы.От грубостей и насмешек Свидригайлов перешел к ухаживанию и усиленно стал приглашать Дуню к побегу за границу.Супруга Свидригайлова,подслушала своего мужа,умолявшего Дунечку в саду,собственноручно отколотила Дуню,"не хотела ничего слушать,а сама целый час кричала и,наконец,приказала тотчас же отвезти Дуню в город на простой крестьянской телеге,в которую сбросили все ее вещи,белье,платья,все как случилось,неувязанное и неуложенное.А тут поднялся проливной дождь,и Дуня,оскорбленная и опозоренная,должна была проехать с мужиком целых семнадцать верст в некрытой телеге".Этим мщением не удовлетворилась разгневанная Юнона.Она опозорила Дуню на весь город.Все знакомые от них отстранились,все перестали им кланяться; шайка негодяев из купеческих приказчиков и канцелярских писцов,всегда готовых бить и оплевывать всякого лежачего,стремилась даже принять на себя роль мстителей и собиралась вымазать дегтем ворота того дома,в котором жила коварная соблазнительница целомудренного Свидригайлова.Хозяева дома,пылая тем же добродетельным негодованием и преклоняясь перед непогрешимым приговором общественного мнения,коноводом которого являлась постоянно бешеная дура Марфа Петровна,потребовали даже,чтобы госпожи Раскольниковы очистили квартиру от своего тлетворного и компрометирующего присутствия.
Наконец,дело разъяснилось.Свидригайлов предъявил своей супруге письмо Дуни; написанное задолго до трагической сцены в саду и доказывавшее очевидно,что во всем был виноват только один старый селадон.Но новый оборот дела только еще больше усугубил положение Дуни.Дунечка сделалась героиней дня,то есть все пошляки и негодяи города,все сплетники и сплетницы присвоили себе право и вменили себе в священную обязанность заглядывать своими глупыми глазами в душу оскорбленной девушки.
Единственный выход для Дуни-принять предложение Лужина,который является дальним родственником Марфы Свидригайловой.Но лучший ли это выход?
Письмо от матери выводит Раскольникова из состояния "нерешительности" и подталкивает к принятию "ужасного,дикого и фантастического вопроса,который замучил его сердце и ум.
